Часть вторая
Я отчего-то ужасно боялась, что детку увезут, перепутают и я ее не узнаю. Так что дома и придумала, что когда мне ее первый раз дадут, я ее укушу или поцарапаю - чтобы точно знать, что моя. Эти дурацкие планы выполнять не пришлось - роддом был типа "мать и дитя" и мы не расставались.
Первые часа три прошли без детки. В родильной палате мне ее практически не показали, унесли к столам сбоку вытирать, взвешивать. Я смотрела повернув голову, видела, что масявка не толкается ножками на тесте, но розовенькая. Сейчас ребенка дают маме, а мне представьте, даже не сказали. кто родился! Я дернула проходящий мимо белый халат и спросила жадно - ну кто, кто? Она сказала - девочка - и я без паузы сказала само собой разумеющимся тоном - так я знаю.
Потом мне поднесли на секунду и сказали - смотрите, какая красивая. Я очень трезвая. Да, лично мне этот ребенок казался нестерпимо красивым, но тетеньке-то с какой стати. Я усомнилась - да все дети одинаковые и она вдруг сказала непротокольным голосом - оо, вы не знаете, некоторые такие страшненькие бывают!
Малышку положили в корзиночку на колесах и поставили в комнату по соседству. Я ее не видела, но точно знала, что она там и она там одна, ни с кем не спутают. Невыносимо длинные два часа в коридоре наконец кончились и нас отвезли в палату - меня на кровати, малявочку рядом в корзиночке, как в супермаркете.
Я сошла на пол. Все в крови, замурзанная рубашка. Предыдущие женщины мне рассказывали, как они неделями лежали. но я чувствовала себя хоть и ослабевшей, но вполне способной к наведению цивилизации. Поэтому первым делом я пошла в душ, искупалась, оделась и спустилась на второй этаж, в палату, откуда меня несколько часов назад увели. Девушки за чаем посмотрели на меня как на привидение. Они были бледны и напуганы. Говорили, что крики мои были слышны на всех этажах. Я их успокоила как могла, понемногу они развеселились, вид у меня был вполне живой, я была ужасно голодна и мне тут же натащили домашней куриной лапши и всякой другой еды.
Успокоив девушек, я поднялась опять к себе на этаж и пошла посмотреть на масявочку. Она проснулась, но крохотные глазки были закрыты в три складочки и увидела я их только на следующий день. Она была крохотной, всего 2.600 и у нее были невероятной красоты пальчики на руках - тонкие, как спички изо льда. Вся-вся она была обросшая темной шерсткой, по лбу низко росли и завивались тонкие нежные волосы как наштрихованные, на плечах были тонкие косицы. Все это потом выпало.
С жизнью мать и дитя я освоилась сразу. В углу стоял пеленальный стол и была раковина с водой. Под столом стояли тюки с пеленками из жарочной. Пеленок давали без счета, даже строго велели, каждую минимально использованную - на вытереть что-то - сразу складывать в бак с грязным бельем. Все роженицы были с первым ребенком и даже отдаленно не представляли себе, как пеленать. Пришла сестрица или нянечка, ловко запеленала у нас на глазах по разу каждого пупсика - и все! учеба прошла, теперь все было на нас.
Говорят, что женщины в традиционном роддоме. где им привозят детей несколько раз в сутки, приходят домой - и у них начинается кошмар. И говорят, что женщины в роддоме "мать и дитя" приходят домой и наступает рай - наконец-то можно передохнуть и есть кому помочь.
Но мне все это очень нравилось. от бабушки мне достался характер, когда я думаю, что все лучше сделаю сама. Поэтому я без всякого напряга сама пеленала, таскала и кормила детку. Памперсов не было, вы не забудьте! подруга, кстати, прислала мне срезанную с коробки картинку и нарисовала схему - написала в письме - офигительные прспособления такие для детей, по тутошнему называются титулим, я думаю, ты такая рукодельная - ты такое сама сошьешь - вот тут резинки, тут липучки, сюда вату или марлю будешь вкладывать.
Самым неожиданным и неприятным после родов было то, что оказывается несколько дней идет кровь! Я об этом не знала и это сильно отравляло мне жизнь. Болел стянутый через край шов и постоянное кровавое месиво вокруг было неожиданным сюрпризом.
Кто был в наших роддомах, знает, что там религиозно запрещены трусы. Это отдельный культ и отдельная ненависть всего персонала. Поэтому все тетеньки щеголяют особой гусячьей походкой - в коротеньких рубашонках они идут, зажимая ногами свернутую в куль пеленку. Когда поутру процессия тянулась на обработку увечий, эта цепочка карлсончиков-утят неизменно вызывала у меня задушенный смех.
Компания в палате подобралась фантастическая.
Четыре кровати, пять мамашек. В центре лежала я, детка проходила под условной кличкой Кузька. У остальных были мальчики и у всех мальчиков были имена. Справа от меня лежала странная тетенька, ей было лет 35 и она походила на затюканную учительницу из глухого села. Она боялась всего - брать ребенка, переодевать его, кормить, мыться самой. Мне казалось у нее вообще был глубокий шок от необходимости прикасаться к человеческому телу. Это она хныкала тихо в предродилке, когда я лежала в коридоре. Тело ей отомстило - швы разошлись, поднялась температура, и ее увезли в обсервацию.
На ее место привезли бодрую и круглую как шарик девушку со светлой толстой косичкой. У нее была странная экзистенциальная тоска и вина. Она была из крещенных татар и отчего-то все винилась " какие мы предатели", много мне порассказав об истории отречения. Она меня полюбила сходу. Бывает такая странная непонятная очарованность. У нее был хороший любящий муж, и кроме экзистенциальных страданий, она была очень приятная в общении.
Слева от меня лежало юное создание. Беленькая, ужасно хорошенькая девочка, еще школьница, лет 16. Она была самая практичная, самая разумная и самая спокойная в палате. Ничего не боялась, не заходилась в нервных тирадах, брала несмотря на запреты врачей своего детика себе под бок, не спускала целый день с рук, весело ворковала, ловко перепеленывала и была прекрасным образцом народной спокойной нерефлексирующей животности - в самом хорошем смысле этого слова.
Была она замужем, не абы как. Муж ее приезжал по нескольку раз в день, возил ей все, что только она пожелает, пристально рассматривал все в окно, дотошно расспрашивал про все детали. Стояла жара, он приезжал в майках на лямках и выглянув в окно, я видела, что он густо, весь без пропусков покрыт синими татуировками. Рожа у него была страшная, видно было, что мимика его не привыкла к нежным движениям, но весь он так старался, так как немой, сам собой изображал угрюмую нежность и зверскую заботу.
Девочка не боялась его нисколько, не стеснялась татуировок и зверского вида, гоняла его за нужным по три раза в день, и спокойно, уверенно улыбаясь говорила - он меня так любит, аж смешно. Но ей не было смешно, она говорила о нем с уверенной нежностью крестьянской жены. Чертежное творение на воле практически не жило. В первый раз посадили его в 18 лет и с тех пор он так и сидел, выходя на пару месяцев. Вторые 18 лет своей жизни он провел в тюрьме. А сейчас внезапно яростно стал наверстывать нормальную жизнь - бегал за бутылочками и докладывал, как там дома, все ли готово.
Последняя тетенька тоже примерно лет 32-33 могла бы стать профессиональной плакальщицей. У нее был певучий, слабенький высокий голос и она беспрерывно что-то говорила нараспев. Жизнь ее была чередой проблем, причем проблем такого рода, что диву даешься - зачем человек себе их на сидалище придумывает. Целыми днями она сидела раскачиваясь на кровати и очень складно, напевно и в рифму причитала. Любопытной мне она рассказала, как они с мужем готовились к родам - там фигурировало много физиологических подробностей, но напето это было с такой художественностью, просто шехерезада какая-то. Грудь надо готовить к родам, к родам грудь нужно готовить, мне врачиха говорит - к родам грудь готовь, дорогая, ладно? Села я готовить грудь, грудь готовить села я, села я на стульчике, думаю, что делать-то, делать что-то нужно же, грудь готовить к родам надо, мне врачиха тоже говорит - нужно грудь к родам готовить.
И все вот с такими зачинами и запевами - обалдеть просто. И не собъется нигде. Ребенок у нее не брал эту готовленную полгода грудь и она раскачиваясь выпевала по-татарски - ах,сыночек мой сыночек, ах сыночек драгоценный, ты не спишь и я не сплю, я не сплю, с тобой сижу, я с тобой сижу тебя держу, ты не спишь и я не сплю, ты ревешь и я реву, плачу я слезами, заливаюсь-умываюсь, ах сыночек мой сынок, ты не спишь и я не сплю....
Кузька была самой тихой, не орала по-пустому вообще, тихо сопела, выдала желтушку новорожденных и вдобавок к своему смуглому цвету стала совершенно апельсинового оттенка- точно такого как клеенка под ней. На второй день разжмурила самурайские раскосые глазки. Я возила ее под ульрафиолетовую лампу, мне сказали что выпишут, когда перестанет отличаться от оранжевой клеенки. То ли от сорванного криком горла, то ли еще от чего, я внезапно захрипела и стала подкашливать. Меня немедленно выписали вниз в обсервацию, а это значит отнимут ребенка и будут возить несколько раз в сутки. Я уперлась просто всеми конечностями, звонила домой врачам, добыла горчичники, прибор для ингаляций, жидкость для полоскания горла и обещала, что буду лечиься все свободное от пеленания время, но только пусть не посылают меня в обсервацию, без детки.
Приехала моя мама. Она честно смотрела Санта-Барбару, недосмотренную мной, и после тихого часа громко пересказывала про судьбу сиси кепвела и его домочадцев нам на третий этаж. Да-да-да, у меня стали примитивные интересы, я смотрела дурацкие сериалы, они не требовали мозгового участия совсем, приятно мельтешили и под них отлично вышивалось и вязалось.
и через полторы недели нас наконец-то отпустили домой!
Часть четвертая, окончание >>>>
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →