Родственники-художники
Я сейчас вспоминала, что среди нашего разветвленного семейства были не только инженеры, военные и учителя. Было и двое художников.
Со стороны папы был мой то ли молодой двоюродный дядя, то ли взрослый троюродный братец. Он был веселый, очень нравился девушкам, родители мои его опекали и он часто был у нас в гостях. Именно он был героем моего рассказа про красный карандаш и перспективу. Он очень хорошо рисовал, талант у него проявился еще в детстве и его чем-то награждали и посылали на конкурсы. Кажется, за рисование его даже награждали путевкой в Артек. Но мне он достался уже молодым красавцем, взрослым. Кажется, профессионально он нигде не учился, но рисовал именно реалистично и профессионально.
От него у нас в семье остался портрет моей сестрицы - в очень маленьком возрасте, двух-трех лет. Это был портрет по фотографии - она, кажется, стояла у стенки и слегка надувшись, смотрела снизу вверх. В детстве у нее были отменные щеки и на портрете эти щеки были переданы во всей красе. Он был очень хорошо, грамотно нарисован - при этом на листе очень хорошего толстого ватмана, очень крупно, так что голова была больше натуральной величины. Просто простым карандашом, очень тщательно, очень правильно.
Но странное дело - портрет этот никто не ценил, не восхищался. Он даже не висел никогда на стене, сколько я себя помню, он лежал свернутый в рулон где-то на антресолях. Со временем на нем появилось большое масляное пятно - думаю, от моих материалов там же на ан тресолях, и ватман уже окаменел в таком рулонном положении, его трудно было развернуть в плоскость. Почему его не ценили, я не знаю. Но помню и я относилась к нему как к странной поделке самодеятельного художника - странной, потому что логика его была не понятна. Отчего он такой огромный, отчего карандашом, отчего именно эта фотография ( как все фото папы - простая маленькая не очень контрастная карточка, одна из кучи, которые он снял за один раз), почему он нам его подарил.
Я сильно позже, кажется, когда уже пожилые родители разбирали свою квартиру перед продажей, нашла его и удивилась, какой он хороший с точки зрения профессионализма. И необлюбленный с точки зрения его судьбы.
Со стороны мамы была моя взрослая кузина. Мы с сестрицей самые младшие дети в этой параллели в нашем клане, так что почти все кузены и кузины были взрослыми людьми. То есть, когда я была маленькой, выше меня была поросль подростков, а выше них слой молодых людей. Вот она была молодой женщиной богемного склада, которой восхищались кузины-подростки. С ними она и общалась. Я была в детском лагере и сидела тихо. Она тоже была самодеятельной художницей, но в отличие от правильного дяди всей такой внезапной и артистичной. Из разряда тех художников, что покрывают страницы больших альбомов черепами, оскаленными ртами, змеями, розами и красивыми девами в пугающих обстоятельствах. Как и дядя, работала она где-то оформителем, и среди семьи считалась "ищущей себя" и слегка безответственной. Впрочем, ее мама, одна из моих тетушек, официально поехала головой и была великолепным экземпляром яркого куку. Она красила волосы в яркие цвета, шила себе бесконечные сарафаны из ярчайших пестрых тканей, в оборках, воланах и разрезах, и внезапно очень громко начинала петь романсы.
Так вот, в отличие от правильного дядюшки, эта кузина произвела на меня в детстве очень глубокое впечатление. Я, как всегда, была у бабушки с кучей бумаги, альбомов, карандашей и красок, чтобы рисовать, и однажды вечером, когда мы сидели за большим деревянным столом в теплых сенях у керосиновой лампы, она взяла у меня альбомчик и стала рисовать. Я в это время срисовывала животных из какой-то детской книги про природу. А она среди прочего нарисовала портрет красивой "принцессы". Это был жанр такой - в девять лет у меня был пик любви к нему - рисовать красивых девушек - в кринолинах, в коронах, в завитках. Так вот она нарисовала девушку-блондинку, которая показалась мне верхом красоты. Мне все нравилось - ее поза вполоборота, ее кудри, ротик, большие глаза. даже то, что нарисовала она ее не обычным, а химическим карандашом, и в серой графичности просвечивала синева. То, что она смогла нарисовать лицо очень красивой девушки, ниоткуда не срисовывая, из головы - и оно выглядело так реалистично, было таким красивым - меня просто заворожило.
Картинку я утырила, не позволила отнять никому из старших кузин. Положила в папку - у меня была такая красная папочка для тетрадей с ботиночными тесемками, куда я начала складывать свои рисунки. Родители этим не занимались, от моих совсем детских работ ничего не осталось, но вот лет с семи-восьми я начала сохранять их сама. Папка была размером в тетрадку, так что большая часть рисунков там была согнута и сложена вдвое, а то и вчетверо. Вот в этой папке и я сохранила красавицу.
И много лет потом доставала и понимала - она все равно недостижимо прекрасна:) И только вот недавно достала из архивного ящика и увидела "девочковость" и простодушность. Папка эта детская у меня сохранилась и я ее даже привезла за собой в дальние края. И этот рисунок у меня служит камертоном - я представляю теперь как многие вещи неопытному глазу кажутся очень красивыми, и не удивляюсь, как люди в сети не видят неловкость какого-то самодеятельного рисунка. Потому что есть такое сочетание умений смотрящего и нарисовавшего, которое вызывает абсолютное восхищение у смотрящего прекрасностью, а иногда даже волшебностью рисунка:))
Со стороны папы был мой то ли молодой двоюродный дядя, то ли взрослый троюродный братец. Он был веселый, очень нравился девушкам, родители мои его опекали и он часто был у нас в гостях. Именно он был героем моего рассказа про красный карандаш и перспективу. Он очень хорошо рисовал, талант у него проявился еще в детстве и его чем-то награждали и посылали на конкурсы. Кажется, за рисование его даже награждали путевкой в Артек. Но мне он достался уже молодым красавцем, взрослым. Кажется, профессионально он нигде не учился, но рисовал именно реалистично и профессионально.
От него у нас в семье остался портрет моей сестрицы - в очень маленьком возрасте, двух-трех лет. Это был портрет по фотографии - она, кажется, стояла у стенки и слегка надувшись, смотрела снизу вверх. В детстве у нее были отменные щеки и на портрете эти щеки были переданы во всей красе. Он был очень хорошо, грамотно нарисован - при этом на листе очень хорошего толстого ватмана, очень крупно, так что голова была больше натуральной величины. Просто простым карандашом, очень тщательно, очень правильно.
Но странное дело - портрет этот никто не ценил, не восхищался. Он даже не висел никогда на стене, сколько я себя помню, он лежал свернутый в рулон где-то на антресолях. Со временем на нем появилось большое масляное пятно - думаю, от моих материалов там же на ан тресолях, и ватман уже окаменел в таком рулонном положении, его трудно было развернуть в плоскость. Почему его не ценили, я не знаю. Но помню и я относилась к нему как к странной поделке самодеятельного художника - странной, потому что логика его была не понятна. Отчего он такой огромный, отчего карандашом, отчего именно эта фотография ( как все фото папы - простая маленькая не очень контрастная карточка, одна из кучи, которые он снял за один раз), почему он нам его подарил.
Я сильно позже, кажется, когда уже пожилые родители разбирали свою квартиру перед продажей, нашла его и удивилась, какой он хороший с точки зрения профессионализма. И необлюбленный с точки зрения его судьбы.
Со стороны мамы была моя взрослая кузина. Мы с сестрицей самые младшие дети в этой параллели в нашем клане, так что почти все кузены и кузины были взрослыми людьми. То есть, когда я была маленькой, выше меня была поросль подростков, а выше них слой молодых людей. Вот она была молодой женщиной богемного склада, которой восхищались кузины-подростки. С ними она и общалась. Я была в детском лагере и сидела тихо. Она тоже была самодеятельной художницей, но в отличие от правильного дяди всей такой внезапной и артистичной. Из разряда тех художников, что покрывают страницы больших альбомов черепами, оскаленными ртами, змеями, розами и красивыми девами в пугающих обстоятельствах. Как и дядя, работала она где-то оформителем, и среди семьи считалась "ищущей себя" и слегка безответственной. Впрочем, ее мама, одна из моих тетушек, официально поехала головой и была великолепным экземпляром яркого куку. Она красила волосы в яркие цвета, шила себе бесконечные сарафаны из ярчайших пестрых тканей, в оборках, воланах и разрезах, и внезапно очень громко начинала петь романсы.
Так вот, в отличие от правильного дядюшки, эта кузина произвела на меня в детстве очень глубокое впечатление. Я, как всегда, была у бабушки с кучей бумаги, альбомов, карандашей и красок, чтобы рисовать, и однажды вечером, когда мы сидели за большим деревянным столом в теплых сенях у керосиновой лампы, она взяла у меня альбомчик и стала рисовать. Я в это время срисовывала животных из какой-то детской книги про природу. А она среди прочего нарисовала портрет красивой "принцессы". Это был жанр такой - в девять лет у меня был пик любви к нему - рисовать красивых девушек - в кринолинах, в коронах, в завитках. Так вот она нарисовала девушку-блондинку, которая показалась мне верхом красоты. Мне все нравилось - ее поза вполоборота, ее кудри, ротик, большие глаза. даже то, что нарисовала она ее не обычным, а химическим карандашом, и в серой графичности просвечивала синева. То, что она смогла нарисовать лицо очень красивой девушки, ниоткуда не срисовывая, из головы - и оно выглядело так реалистично, было таким красивым - меня просто заворожило.
Картинку я утырила, не позволила отнять никому из старших кузин. Положила в папку - у меня была такая красная папочка для тетрадей с ботиночными тесемками, куда я начала складывать свои рисунки. Родители этим не занимались, от моих совсем детских работ ничего не осталось, но вот лет с семи-восьми я начала сохранять их сама. Папка была размером в тетрадку, так что большая часть рисунков там была согнута и сложена вдвое, а то и вчетверо. Вот в этой папке и я сохранила красавицу.
И много лет потом доставала и понимала - она все равно недостижимо прекрасна:) И только вот недавно достала из архивного ящика и увидела "девочковость" и простодушность. Папка эта детская у меня сохранилась и я ее даже привезла за собой в дальние края. И этот рисунок у меня служит камертоном - я представляю теперь как многие вещи неопытному глазу кажутся очень красивыми, и не удивляюсь, как люди в сети не видят неловкость какого-то самодеятельного рисунка. Потому что есть такое сочетание умений смотрящего и нарисовавшего, которое вызывает абсолютное восхищение у смотрящего прекрасностью, а иногда даже волшебностью рисунка:))
